 |
| Наташа у дядюшки в гостях. Фильм 1967 г. |
В этой статье представлен текст эпизода "Наташа Ростова у дядюшки в гостях", сцена, отрывок, фрагмент из произведения. Данный эпизод можно найти в томе 2 части 4 главе VII.
Наташа Ростова у дядюшки — текст эпизода
(том 2 часть 4 глава VII)
Когда ввечеру Илагин распростился
с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял
предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него, у дядюшки, в его деревне
Михайловке.
— И если бы заехали ко мне — чистое дело марш! — сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. — Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжающих охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что́ говорят о нем.
— Аринка,
глянь-ка, на бочкю сидит! Сама сидит, а подол болтается... Вишь и рожок!
— Батюшки-светы,
ножик-то...
— Вишь татарка!
— Как же ты не
перекувыркнулась-то? — говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца
своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул
повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема
гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу
с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не
оштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, — не видно было,
чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно
запущенности. В сенях пахло свежими яблоками и висели волчьи и лисьи шкуры.
Через переднюю дядюшка провел
своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в
гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным
диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и
его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак.
В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел.
Ругай с невычистившеюся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя
языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с
прорванными занавесками. Из-за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа,
Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же
заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и
очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже
не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своею сестрой);
Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не
успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном — был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
— Вот так
графиня молодая — чистое дело марш — другой такой не видывал! — сказал он, —
подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный
чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
— День
отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила
дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным
подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным
подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимною
представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула
гостей и с ласковою улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину
больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и
назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко.
Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками
сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла
и с улыбкой на лице стала у двери. — «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?»
сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа
поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной
улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна.
На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге,
сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в
меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и
ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и
варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи
Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятною улыбкой.
— Покушайте, барышня-графинюшка, — приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела всё, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневою наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего-нибудь, но он говорил что-то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
— Так-то вот и
доживаю свой век... Умрешь, — чистое дело марш — ничего не останется. Что ж и
грешить-то!
Лицо дядюшки было очень
значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при
этом всё, чтó он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем
околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его
призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны,
его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он всегда
упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму
сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
— Чтó же вы не
служите, дядюшка?
— Служил, да
бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у
меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите-ка
дверь-то, — крикнул он. — Чтó ж затворили! — Дверь в конце коридора (который
дядюшка называл колидор) вела в холостую — охотническую: так называлась людская
для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в
охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл
очевидно какой-нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим
звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
— Это у меня мой Митька кучер... Я ему купил хорошую балалайку, люблю, — сказал дядюшка. — У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой — охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
— Как хорошо!
Право отлично, — сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто
ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
— Как отлично? —
с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. — Не отлично,
а это прелесть, что такое! — Ей так же как грибки, мед и наливки дядюшки
казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом
музыкальной прелести.
— Еще,
пожалуйста еще, — сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька
настроил и опять задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка
сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметною улыбкой. Мотив Барыни
повторился раз сто. Несколько раз балалайку настроивали и опять дребезжали те
же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту
игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
— Изволите
слушать, — сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожею на улыбку дядюшки.
— Он у нас славно играет, — сказала она.
— Вот в этом
колене не то делает, — вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. — Тут
рассыпать надо — чистое дело марш — рассыпать.
— А вы разве
умеете? — спросила Наташа. — Дядюшка не отвечая улыбнулся.
— Посмотри-ка,
Анисьюшка, что струны-то целы что ль на гитаре-то? Давно уж в руки не брал, —
чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла
своею легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у-ли-и-ице мостовой. В раз, в такт, с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически-твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть-чуть что-то смеялось в его лице, с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что-то.
— Прелесть,
прелесть, дядюшка! еще, еще! — закричала Наташа, как только он кончил. Она,
вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. — Николинька, Николинька! —
говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: чтó же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра
дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны
явилось опять в дверях и из-за ней еще другие лица... «За холодной ключевой, кричит
девица, постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и
шевельнул плечами.
— Ну, ну,
голубчик, дядюшка, — таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь
ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, — один
из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и
аккуратную выходку перед пляской.
— Ну,
племянница! — крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшею аккорд.
Наташа сбросила с себя платок,
который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки,
сделала движенье плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что онa не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно,
так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей
необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту
тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню,
которая умела понять всё то, чтó было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и
в матери, и во всяком русском человеке.
— Ну,
графинечка — чистое дело марш! — радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив
пляску. — Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, —
чистое дело марш.
— Уж выбран, —
сказал улыбаясь Николай.
— О? — сказал
удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливою улыбкой
утвердительно кивнула головой.
— Еще какой! —
сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств
поднялся в ней. «Чтó значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад
он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не
понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь?» подумала
Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду.
«Не думать, не сметь думать об этом», сказала она себе и улыбаясь, подсела
опять к дядюшке, прося его сыграть еще что-нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс;
потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша Выпадала хороша...
Дядюшка пел так, как поет народ, с
тем полным и наивным убеждением, что в песне всё значение заключается только в
словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что
напев — так только, для складу. От этого-то этот бессознательный напев, как
бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге
от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет
играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала
аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и очень беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как
мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу
и прощался с ней с совершенно-новою нежностью. Он пешком проводил их до моста,
который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
— Прощай,
племянница дорогая! — крикнул из темноты его голос, не тот, который знала
прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали,
были красные огоньки и весело пахло дымом.
— Чтó за
прелесть этот дядюшка! — сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
— Да, — сказал
Николай. — Тебе не холодно?
— Нет, мне
отлично, отлично. Мне так хорошо, — с недоумением даже сказала Наташа. Они
долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади
не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Чтó делалось в этой детской,
восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие
впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива.
Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша»,
мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
— Поймала? —
сказал Николай.
— Ты о чем думал
теперь, Николинька? — спросила Наташа. — Они любили это спрашивать друг у
друга.
— Я? — сказал
Николай вспоминая; — вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель,
похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы держал у
себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не
правда ли? — Ну, а ты?
— Я? Постой,
постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы
Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в
Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала... Нет, ничего больше.
— Знаю, верно про него думала, — сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
— Нет, —
отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея,
и про то, как бы ему понравился дядюшка. — А еще я всё повторяю, всю дорогу
повторяю: как Анисьюшка хороша выступала, хорошо... — сказала Наташа. И Николай
услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
— А знаешь, —
вдруг сказала она, — я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна,
как теперь.
— Вот вздор,
глупости, вранье, — сказал Николай и подумал: «Чтó за прелесть эта моя Наташа!
Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж? — всё бы с
ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!»
думала Наташа.
— А! еще огонь в
гостиной, сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой,
бархатной темноте ночи.
****
Это был текст эпизода "Наташа Ростова у дядюшки в гостях" из романа "Война и мир" Толстого, сцена, отрывок, фрагмент из тома 2 части 4 главы VII произведения.
Краткое содержание данного эпизода можно почитать здесь.
0 Комментарии