 |
| Вера Павловна и Лопухов. Телеспектакль 1971 г. |
Третий сон Веры Павловны (текст)
И снится Вере Павловне сон:
«После чаю, поболтавши с «миленьким», пришла она в свою
комнату и прилегла, – не спать, спать еще рано, куда же, только еще
половина девятого, нет, она еще не раздевалась, – а только так, легла
читать. Вот она и читает на своей кроватке, только книга опускается от глаз, и
думается Вере Павловне: «Что это, в последнее время стало мне несколько скучно
иногда? или это не скучно, а так? да, это не скучно, а только я вспомнила, что
ныне я хотела ехать в оперу, да этот Кирсанов, такой невнимательный, поздно
поехал за билетом: будто не знает, что, когда поет Бозио, то нельзя в 11 часов достать
билетов в 2 рубля. Конечно, его нельзя винить: ведь он до 5 часов работал,
наверное до 5, хоть и не признался… а все‑таки он виноват. Нет, вперед лучше
буду просить «миленького» брать билеты и в оперу ездить буду с миленьким:
миленький никогда этого не сделает, чтоб я осталась без билета, а ездить со
мною он всегда будет рад, ведь он у меня такой милый, мой миленький. А через
этого Кирсанова пропустила «Травиату!» – это ужасно! Я бы «каждый
вечер была в опере, если бы каждый вечер была опера – какая‑нибудь, хоть бы
сама по себе плохая, с главною ролью Бозио. Если б у меня был такой голос, как
у Бозио, я, кажется, целый день пела бы. А если бы познакомиться с нею? Как бы
это сделать? Этот артиллерист хорош с Тамберликом, нельзя ли
через него? Нет, нельзя. Да и какая смешная мысль! Зачем знакомиться с Бозио?
разве она станет петь для меня? Ведь она должна беречь свой голос.
«А когда ж это Бозио успела выучиться по-русски? И как чисто она произносит. Но какие же смешные слова, и откуда она выкопала такие пошлые стишки? да, она, должно быть, училась по той же грамматике, по которой я: там они приведены в пример для расстановки знаков препинания; как это глупо, приводить в грамматике такие стихи, и хоть бы стихи‑то были не так пошлы; но нечего думать о стихах, надобно слушать, как она поет: –
Час наслажденья
Лови, лови;
Младые лéта
Отдай любви…
«Какие смешные слова: и «младые» и «лéта» с неверным
удареньем!
Но какой голос, и какое чувство у ней! Да, у ней голос стал гораздо лучше
прежнего, несравненно лучше, удивительно! Как же это он мог стать так много
лучше? Да, вот я не знала, как с нею познакомиться, а она сама приехала ко мне
с визитом. Как это она узнала мое желанье?
– Да ведь ты давно зовешь меня, – говорит Бозио, и
говорит по-русски.
– Я тебя звала, Бозио? Да как же я могла звать тебя,
когда я с тобою незнакома? Но я очень, очень рада видеть тебя.
Вера Павловна раскрывает полог, чтобы подать руку Бозио, но
певица хохочет, да ведь это не Бозио, а скорее де‑Мерик в роли цыганки в «Риголетто», но только
веселость хохота де‑Мерик, а голос Бозио, и отбегает, и прячется за пологом;
как досадно, этот полог прячет ее, и ведь прежде его не было, откуда он взялся.
– Знаешь, зачем я к тебе приехала? – и хохочет,
будто де‑Мерик, но только Бозио.
– Да кто ж ты? Ведь ты не де‑Мерик?
– Нет.
– Ведь ты Бозио?
Певица хохочет: – Узнаешь скоро; а теперь нам надобно
заняться тем, зачем я к тебе пришла. Я хочу читать с тобою твой дневник.
– У меня нет никакого дневника, я никогда не вела его.
– А посмотри, что ж это лежит на столике?
Вера Павловна смотрит: на столике у кроватки лежит тетрадь с
надписью: «Дневник В. Л.» Откуда взялась эта тетрадь? Вера Павловна берет ее,
раскрывает – тетрадь писана ее рукою; когда же?
– Читай последнюю страницу, – говорит Бозио.
Вера Павловна читает: «Опять мне часто приходится сидеть
одной по целым вечерам. Но это ничего: я так привыкла».
– Только? – говорит Бозио.
– Только.
– Нет, ты не все читаешь.
– Здесь больше ничего не написано.
– Меня не обманешь, – говорит гостья: – а это
что? – Из – за полога протягивается рука. Как хороша эта рука! нет, эта дивная
рука не Бозио, и как же эта рука протягивается сквозь полог, не раскрывая
полога?
Рука новой гостьи дотрагивается до страницы; под рукою
выступают новые строки, которых не было прежде. «Читай», говорит гостья. У Веры
Павловны сжимается сердце, она еще не смотрела на эти строки, не знает, что тут
написано; но у ней сжимается сердце. Она не хочет читать новых строк.
– Читай, – повторяет гостья.
Вера Павловна читает: «нет, одной теперь скучно. Это прежде
не было скучно. Отчего же это прежде не было скучно одной, и отчего теперь
скучно?»
– Переверни страницу назад, – говорит гостья.
Вера Павловна перевертывает страницу. «Лето нынешнего года».
Кто же так пишет дневники? думается Вере Павловне. Надобно было написать: 1855,
июнь или июль, и выставить число, а тут: лето нынешнего года; кто же так пишет
в дневниках? «Лето нынешнего года. Мы едем, по обыкновению, за город, на
острова; а в нынешний раз с нами едет миленький; как это приятно мне». Ах,
так это август, – какое число? 15 или 12? да, да, около 15-го, это про ту
поездку, после которой мой бедный миленький сделался болен, думает Вера
Павловна.
– Только?
– Только.
– Нет, ты не все читаешь. А это что? – говорит
гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог является дивная рука, опять
касается страницы, и опять выступают на странице новые слова, и опять против
воли читает Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не провожает нас
чаще?»
– Переверни еще страницу, – говорит гостья.
«У моего миленького так много занятий, и все для меня, для
меня он работает, мой миленький». Вот и ответ, с радостью думает Вера Павловна.
– Переверни опять страницу.
«Какие честные, благородные люди эти студенты, и как они
уважают моего миленького. И мне с ними весело: я с ними, как с братьями, без
всякой церемонии».
– Только?
– Только.
– Нет, читай дальше. – И опять является рука,
касается страницы, опять выступают новые строки, опять против воли читает Вера
Павловна новые строки:
«16 августа», то есть, на другой день после прогулки на
острова, ведь она была именно 15-го, думает Вера Павловна: «миленький все время
гулянья говорил с этим Рахметовым, или, как они в шутку зовут его, ригористом,
и с другими его товарищами. Подле меня едва ли провел он четверть часа»,
неправда, больше полчаса, я думаю, да, больше полчаса, я уверена, думает Вера
Павловна: «кроме того времени, которое мы сидели рядом в лодке. 17 августа.
Вчера весь вечер просидели у нас студенты»; да, это накануне того дня, как
миленький занемог, «миленький весь вечер говорил с ними. Зачем он отдает им так
много времени, так мало мне? Ведь не все же время он работает, он и сам
говорит, что далеко не все время, что без отдыха невозможно работать, что он
много отдыхает, думает о чем‑нибудь только для отдыха, зачем же он думает один,
зачем не со мною?»
– Переверни еще лист.
«Июль нынешнего года, и всякий месяц нынешнего года до
болезни миленького, да и в прошлом году то же, и прежде то же. Пять дней тому
назад были у нас студенты; вчера то же. Я с ними много шалила, так весело было.
Завтра или послезавтра будут опять, опять будет очень весело».
– Только?
– Только.
– Нет, читай дальше. – Опять является рука,
касается страницы, опять выступают под рукою новые строки, опять против воли
читает их Вера Павловна.
«С начала нынешнего года, особенно с конца весны. Да это
прежде было мне весело с этими студентами, весело, и только. А теперь часто
думается: это ребяческие игры, мне долго будут они забавны, вероятно, когда я
буду и старуха, когда самой будет уже не по летам играть, я буду любоваться на
игры молодежи, напоминающие детство. Но ведь я и теперь смотрю на этих
студентов, как на младших братьев, и я не всегда бы хотела превращаться
непременно в Верочку, когда хочу отдыха от серьезных мыслей и труда. Ведь я уж
Вера Павловна; веселиться, как Верочка, приятно по временам, но не всегда же.
Вера Павловна иногда хочет такого веселья, при котором бы оставаться Верою
Павловною. Это веселье с ровными по жизни».
– Переверни еще несколько страниц назад.
«Я на днях открываю швейную и отправилась к Жюли просить
заказов. Миленький заехал к ней за мной. Она оставила нас завтракать, велела
подать шампанского, заставила меня выпить два стакана. Мы с нею начали петь,
бегать, кричать, бороться. Так было весело. Миленький смотрел и смеялся».
– Будто только? – говорит гостья, и опять под
рукою гостьи выступают новые слова, и опять против воли читает их Вера
Павловна:
«Миленький только смотрел и смеялся. Почему ж бы ему не
пошалить с нами? Ведь это было бы еще веселее. Разве это было неловко или разве
он этого не сумел бы – принять участие в нашей игре? Нет, нисколько не неловко,
и он сумел бы. Но у него такой характер. Он только не мешает, но одобряет,
радуется, – и только».
– Переверни одну страницу вперед.
«Нынче мы с миленьким были в первый раз после моего
замужества у моих родных. Мне было так тяжело видеть ту жизнь, которая давила,
душила меня до замужества. Миленький мой! От такой отвратительной жизни он меня
избавил! Ночью мне приснился страшный сон: будто маменька упрекает меня в
неблагодарности и говорит правду, но такую ужасную правду, что я начала
стонать. Миленький услышал этот стон и вошел в мою комнату, а я уже пела (все
во сне), потому что пришла моя любимая красавица и утешила меня. Миленький был
моею горничною. Так было стыдно. Но он такой скромный, только поцеловал мое
плечо».
– Будто только написано? Меня не обманешь,
читай… – Опять под рукою гостьи выступают новые слова, и Вера Павловна
против воли читает их:
«А ведь это даже как будто обидно».
– Переверни несколько страниц назад.
«Ныне я ждала своего друга Д. на бульваре, подле Нового
моста:
там живет дама, у которой я думала быть гувернанткою. Но она не согласилась. Мы
с Д. вернулись домой очень унылые. Я в своей комнате перед обедом все думала,
что лучше умереть, чем жить, как я живу теперь, и вдруг, за обедом, Д. говорит:
«Вера Павловна, пьем за здоровье моей невесты и вашего жениха». Я едва могла
удержаться, чтобы не заплакать тут же при всех, от радости такого неожиданного
избавления. После обеда мы долго говорили с Д. о том, как мы будем жить.
Как я его люблю: он выводит меня из подвала».
– Читай же все.
– Больше ничего нет.
– Смотри. – Опять под рукою гостьи выступают новые
строки.
– Я не хочу читать, – в страхе говорит Вера
Павловна; она еще не разобрала, что написано на этих новых строках, но ей уже
страшно.
– Не можешь не читать, когда я велю: читай!
Вера Павловна читает:
«Так неужели же я люблю его за то, что он выводит меня из
подвала? не самого его, а свое избавление из подвала?»
– Переверни еще назад, читай самую первую страницу.
«В день моего рождения, сегодня, я в первый раз говорила с
Д. и полюбила его. Я еще ни от кого не слышала таких благородных,
утешительных слов. Как он сочувствует всему, что требует сочувствия, хочет
помогать всему, что требует помощи; как он уверен, что счастье для людей
возможно, что оно должно быть, что злоба и горе не вечно, что быстро идет к нам
новая, светлая жизнь. Как у меня радостно расширялось сердце, когда я слышала
эти уверения от человека ученого, серьезного: ведь ими подтверждались мои
мысли… Как добр он был, когда говорил о нас, бедных женщинах. Каждая женщина
полюбит такого человека. Как он умен, как он благороден, как он добр!»
– Хорошо. Переверни опять на последнюю страницу.
– Но эту страницу я уж прочла.
– Нет, это еще не последняя. Переверни еще лист.
– Но на этом листе ничего нет.
– Читай же! Видишь, как много на нем написано. – И
опять от прикосновения руки гостьи выступили строки, которых не было.
Сердце Веры Павловны холодеет.
– Я не хочу читать, я не могу читать.
– Я велю. Должна.
– Не могу и не хочу.
– Так я тебе прочту, что у тебя написано. –
Слушай:
«Он человек благородный, он мой избавитель. Но благородством
внушается уважение, доверие, готовность действовать заодно, дружба; избавитель
награждается признательностию, преданностию. Только. У него натура, быть может,
более пылкая, чем у меня. Когда кипит кровь, ласки его жгучи. Но есть другая
потребность, потребность тихой, долгой ласки, потребность сладко дремать в
нежном чувстве. Знает ли он ее? Сходны ли наши натуры, наши потребности? Он
готов умереть для меня, – и я для него. Но довольно ли этого? Мыслями ли
обо мне живет он? Мыслями ли о нем живу я? Люблю ли я его такою любовью, какая
нужна мне? Прежде я не знала этой потребности тихого, нежного чувства – нет,
мое чувство к нему не…»
– Я не хочу слышать больше! – Вера Павловна с
негодованием отбрасывает дневник. – Гадкая! злая! зачем ты здесь! Я не
звала тебя, уйди!
Гостья смеется тихим, добрым смехом.
– Да, ты не любишь его; эти слова написаны твоею рукою.
– Проклинаю тебя!»
Вера Павловна просыпается с этим восклицанием, и быстрее,
чем сознала она, что видела только сон и что она проснулась, она уже вскочила,
она бежит.
– Мой милый, обними меня, защити меня! Мне снился
страшный сон! – Она жмется к мужу. – Мой милый, ласкай меня, будь
нежен со мною, защити меня!
– Верочка, что с тобою? – муж обнимает ее. –
Ты вся дрожишь. – Муж целует ее. – У тебя на щеках слезы, у тебя
холодный пот на лбу. Ты босая бежала по холодному полу, моя милая; я целую
твои ножки, чтобы согреть их.
– Да, ласкай меня, спаси меня! мне снился гадкий сон,
мне снилось, что я не люблю тебя.
– Милая моя, кого же ты любишь, как не меня? Нет, это
пустой, смешной сон!
– Да, я люблю тебя, только ласкай меня, целуй
меня, – я тебя люблю, я тебя хочу любить.
Она крепко обнимает мужа, вся жмется к нему и, успокоенная
его ласками, тихо засыпает, целуя его.
***
0 Комментарии